Истории

Марина Разбежкина: «У каждого своя зона змеи»

Режиссер, создатель Школы документального кино Марина Разбежкина рассказала о документальном методе и о том, почему по-настоящему доброе кино снять невозможно.

Открытая лекция прошла перед премьерой спектакля «Шум» на новой сцене Александринского театра.

 

О любви к змеям и охраняемой зоне

Когда-то я увлекалась биологией и ездила в экспедиции. Один раз к нам на остров приехал молодой человек, очень увлеченный змеями. Он возил с собой много змей в колбах и кормил их по часам, это была очень нежная и смешная забота. Этот Леша был очень взволнован репутацией змей. Он говорил, что мы несправедливо назначили змею на роль злого, коварного, хитрого животного. В природе все наоборот, змея - умное животное. Леша пытался приучить нас к змеям, чтобы мы их полюбили. И вот, он вытащил кобру, положил на небольшом расстоянии от меня и сказал - подходи, знакомься. Я сделала два шага — кобра лежала на месте. Когда я сделала третий шаг — кобра распушила капюшон и выбросила голову вперед. Тогда Леша сказал: стой. Это — зона змеи, ее личное пространство. Она предупреждает тебя — не заходи.

Когда я начала заниматься режиссурой, я поняла, что зона змеи имеет отношение к нашей профессии. У каждого человека есть своя зона змеи. Есть люди, у которых она ничтожно мала, а есть те (таких много среди русской интеллигенции), у кого она невероятной величины. Такие люди отправят тебя на очень большое расстояние, слишком большое, чтобы разглядеть человека и рассказать о нем некую историю. Для этого надо приблизиться и вступить на охраняемую территорию.

У каждого человека есть своя зона змеи. Есть люди, у которых она ничтожно мала, а есть те (таких много среди русской интеллигенции), у кого она невероятной величины. Такие люди отправят тебя на очень большое расстояние, слишком большое, чтобы разглядеть человека и рассказать о нем некую историю. Для этого надо приблизиться и вступить на охраняемую территорию.

Практически все документальное кино в ХХ веке работало на границе зоны змеи: человек наблюдался с безопасного расстояния, рассматриваясь в неких общих качествах: негодяй, или наоборот, щедрый, добрый человек. Находясь в зоне змеи, ты рассматриваешь человека очень близко, в его горизонтальной жизни. ХХ век — это вертикальное кино и вертикальная культура. ХХI век становится веком горизонтальной культуры. Сегодня искусство диалоговое. Человек ждет диалога, а не режиссерского «якобы-понимания», как ему себя вести. Сегодня к художнику-мессии относятся с большим напряжением.

Фото: Анастасия Брюханова

Об одиночестве и движении

Я много лет подряд все свободное время ходила одна по тайге, где практически не было социальной жизни. Я стремилась быть одной, чтобы научиться разговаривать.
Не все в курсе, что все северные области пронизаны тюрьмами — допустим, Архангельская область. От Архангельска до Петербурга тянутся проволоки. Я много гуляла там и встречала беглых. Это довольно страшно, и только, когда ты один, ты можешь договориться. Ты можешь так мощно собраться, что тебе ничто не будет угрожать. Это странное состояние, которое знакомо, существующим в одиночку. Об этом есть в блестящей книге, которая всегда со мной – «Знакомьтесь — Вернер Херцог», Пола Кронина. Когда вам не хочется вставать с дивана (а всем нормальным людям не хочется вставать с дивана), откройте эту книгу: она имеет свойство заряда, настолько много в ней энергии.

Так, Вернер Херцог считал, что целенаправленное хождение может спасти кого-то. Он решил спасти свою умирающую от рака подругу, пройдя пешком по всей границе Германии и Франции. Он шел много сотен километров, и его подруга прожила еще несколько лет. В какой-то момент она написала ему: остановись, я хочу умереть. Конечно, это метафизическая история, но она передает веру режиссера в энергию движения.

Это довольно страшно, и только, когда ты один, ты можешь договориться...Об этом есть в блестящей книге, которая всегда со мной – «Знакомьтесь — Вернер Херцог», Пола Кронина. Когда вам не хочется вставать с дивана (а всем нормальным людям не хочется вставать с дивана), откройте эту книгу: она имеет свойство заряда, настолько много в ней энергии.

Энергия движения и энергия одиночества очень важны и в кино. Для того чтобы режиссер смог войти в зону змеи, он должен быть один. Когда в комнату врывается съемочная группа, жизнь умирает. Только одного человека смогут принять как часть пространства: кто-то с вилкой, кто-то с ложкой, а кто-то — с камерой.

О скелетах в шкафу

Недавно моя студентка снимала фильм о многодетной семье с малым достатком. Эти люди хотели показать, что, несмотря на трудности, они способны существовать самостоятельно и достойно. К ним часто приезжали газетчики и телевизионщики, и представляли их победителями жизни, которые живут очень скромно, но высокими идеалами. Наша студентка жила в их крошечном домике неделю, и как-то ночью она случайно услышала разговор. Жена говорила мужу: сколько же еще она у нас проживет, мне так надоело притворяться... Студентка поняла, что история намного интереснее этого общего сюжета о жизни талантливых людей, которые преодолевают трудности.

Энергия движения и энергия одиночества очень важны и в кино. Для того чтобы режиссер смог войти в зону змеи, он должен быть один. Когда в комнату врывается съемочная группа, жизнь умирает. Только одного человека смогут принять как часть пространства: кто-то с вилкой, кто-то с ложкой, а кто-то — с камерой.

Оказалось, что на самом деле муж и жена давно разведены, у них очень сложные отношения с детьми и множество всяких маленьких тайн, которые и называются настоящей жизнью. На следующее утро девушка сказала, что она слышала разговор, и попросила рассказать о том, что их мучает, перед камерой. И они пустили ее в свою зону змеи: она сняла блестящий материал о тайнах семьи, которая почему-то хочет казаться другой.

О «добром кино»

Одна студентка сказала мне: я докажу вам, что можно снять доброе кино. Она нашла женщину — городскую, молодую, хорошо образованную и отлично устроенную в жизни — которая решила усыновить троих мальчишек — братьев 3, 9 и 11 лет. И она согласилась, чтобы весь период адаптации рядом находилась камера. И вот — первый день мальчиков в новой семье. Пришли телевизионщики, получили заряд доброты, выкинули его на экран и ушли. Наша студентка осталась.

Это какая-то современная болезнь — когда молодые люди хотят снять доброе кино. Кино не бывает ни злое, ни доброе, как и человек не бывает ни злой, ни добрый. Если вы хотите снять доброе кино, значит, вы не различаете оттенки, это проблема глаза — очень серьезная проблема.

Ей захотелось и дальше наблюдать за тем, как эта доброта будет работать на мальчиков, которые пережили очень тяжелые 3, 9 или 11 лет. В первый месяц она снимала сплошное счастье, от которого немного попахивало фальшью. Мальчики с мамой обнимались, целовались, занимались английским, учили стихи Пушкина — образцовая семья. Казалось бы, в конце месяца можно было бы поставить точку, но я попросила студентку задержаться. Следующий месяц был более напряженным, начались ссоры: дети устали играть хороших мальчиков, мама начала на них покрикивать, но это было еще в пределах семейной нормы. А на третий месяц началась самая настоящая жизненная драма, когда мальчики ненавидели маму, а мама ненавидела их, и ненависть нарастала. Мальчики придумывали всякие гадости против матери, а она реагировала неадекватно. В конце третьего месяца два старших мальчика были отправлены назад в детский дом. И в этой истории никто не был виноват: просто героиня не рассчитала свои силы. Она не понимала, что полюбить чужих детей — это тяжело.

Представительскую часть жизни — жизнь без полутонов — фиксируют очень часто не только телевизионщики, но, к сожалению, и документалисты: в своих рассказах о «добрых», «щедрых» людях. Это какая-то современная болезнь — когда молодые люди хотят снять доброе кино. Кино не бывает ни злое, ни доброе, как и человек не бывает ни злой, ни добрый. Если вы хотите снять доброе кино, значит, вы не различаете оттенки, это проблема глаза — очень серьезная проблема.

share
print